Герчикова Наталья Александровна,
кандидат филологических наук,
главный специалист Центра комплектования РГАЛИ
История создания романа И.С. Шмелева «Пути Небесные»
“Пути Небесные” оказались для И.С. Шмелева опытом “духовного романа”, итогом раздумий автора о смысле жизни, о назначении человека и о чудесах, раскрывающих духовный смысл происходящего и дающих надежду на будущее. Работа над книгой продолжалась более 15 лет (1935-1950), замысел постоянно усложнялся (от очерка до многотомного романа), становясь все более и более значимым для самого автора.
Первый том романа “Пути Небесные” был завершен Шмелевым в мае 1936 года, второй писался в 1944-1947 годах. Смерть писателя в 1950 году оборвала работу над третьим томом.
В сюжетную основу романа положены биографии реальных людей — инженера Виктора Алексеевича Вейденгаммера и Дарьи Королевой, живших в конце XIX века близ Оптиной пустыни. А.М. Любомудровым в книге “Духовный реализм в литературе русского зарубежья” приведены все известные в настоящее время документы, касающиеся личности Вейденгаммера и Королевой. Из воспоминаний монахини Амвросии известно, что кроткая и глубоко верующая девушка способствовала нравственному перерождению Виктора Алексеевича1 . Даринька стала впоследствии духовной дочерью старца Иосифа Оптинского, которого глубоко почитала и советам которого неотступно следовала. После ее гибели Виктор Алексеевич хотел покончить с собой, но по настоянию старца Иосифа поступил в Оптину и закончил жизнь истинным монахом.
В.А. Вейденгаммер (1843-1916) был дядей супруги Шмелева; писатель знал и его, и Д.И. Королеву. Однако в роман они входят художественно преображенными. Особенно Дарья Ивановна. “Она была полная (русской красоты, уже лет 40), — пишет Шмелев Бредиус-Субботиной в письме от 1 марта 1942 года, — и совсем не похожа на родившуюся из меня — Дари”2 .
По мнению Любомудрова, “воссоздав черты личности, детали биографии и даже сохранив имена реальных людей, Шмелев написал книгу, стоящую на грани между художественным произведением и документальным повествованием”3 . На наш взгляд, в своем художественном поиске писатель пошел дальше, создав своеобразный сплав из творчески осмысленного биографического материала, романа и жития, в результате чего получилось произведение, необычное по своей жанровой структуре.
Изначально “Пути Небесные” были задуманы как несколько очерков о жизни Вейденгаммера и Дариньки и предназначались для газеты “Православная Русь”, выпускаемой Братством преподобного Иова Почаевского. Замысел родился из желания рассказать “историю одной чудесной жизни, жизни родного дяди Олиного, что слыхал, что сам видал, что… снилось”4 . Приступив к работе, Шмелев понял, что эта вещь “не для монахов”5 , и начал публиковать очерки одновременно в газетах “Возрождение” и “Сегодня” в марте 1935 года.
После написания четвертого очерка “Грехопадение”, 26 апреля Шмелев замечает, что “голый факт”, лежащий в основе, надо “облечь ризами”, “надо вот теперь изображать, как тянули друг дружку и кто кого вытянул… “качание” было!.. от Содома к Мадонне. Будут теперь страшные падения, богохульства, кощунства, надрывы и взрывы, до “сапогом в икону”, — и… чудеса, много чудесов. И — страдания”6 .
К середине июня вызревает замысел романа и в общих чертах складывается фабула. Намеренно сниженная лексика и ироническая интонация письма к Ильину здесь, на наш взгляд, призваны служить маскировкой еще не осуществленного, но трепетно вынашиваемого замысла: “Думал в 3-4 очерка “Пути” кончу, а они беспутно бродят и превращаются в роман. Чую что-то, блестит в душе, а я не уразумею, как побреду дальше. Пойдут бега, Большой театр… листораны, цветы, вокзалы, гитара, стихи, “подходы” гусара, “жизнь”, вбирающая ее… но не отдам на позор, клянусь!.. Сам… влюбился в Дариньку… Предвкушаю… как все развернется, как я их вывезу в Мценск, как я его буду морить… как он будет кощунствовать, как она будет трепетать и как явится… монашек из Оптиной… И сие только ведь первые три года жития ихнего!.. Завезу ее, после монастырей… на Аму-Дарью! Да сбудется реченное — не скажу, что, а — хвакт. Ибо основа — все хвакт. Читаю пока, между делом, о “старцах” — готовлюсь!”7 .
Фабула романа в дальнейшем воплотилась в точном соответствии с этим планом. Уже созданные очерки стали первыми главами нового романа.
В газете “Сегодня” были опубликованы лишь первые три главы, целиком первый том публиковался в “Возрождении” с марта 1935-го по июнь 1936-го, а в 1937 году вышел отдельным изданием (с теми же названиями глав, кроме 31 главы, название которой “В Петербурге” было заменено на “Попущение”).
Над вторым томом романа Шмелев работал с марта 1944-го по январь 1947 года. 13 февраля 1946 года он завершил очередную редакцию второй книги “Путей Небесных” и показал ее И.А. Ильину8 , после замечаний которого в декабре 1946 года правит том, вычеркивая из 300 страниц около сотни. О направлении этой переработки, а также о беспощадной требовательности к себе как художнику, создающему важнейшее в его жизни, итоговое произведение, в котором не должно было быть никаких неточностей и недочетов, можно судить по строкам письма к И.А. Ильину: “Я подсушил, вытер слезы и охладил порывы. Ахнул, сколько там сахарину! Ну и полущил… Вырезал, не щадя. Стало, кажется, лучше, чище”9 .
Помимо опубликованного варианта “Путей Небесных” нам известна рукопись, хранящаяся в архиве Шмелева, в Российском Фонде Культуры, а также большая часть 2 тома романа (текст 1-34 глав), изложенная в письмах Шмелева и Бредиус-Субботиной (07.04.44-15.08.44). Оба источника зафиксировали первую редакцию романа 1944 года; в них есть основной текст и последующая правка, сделанная после отправления писем с текстом романа Бредиус-Субботиной.
Попробуем проследить, хотя бы в общих чертах, в каком направлении шла работа писателя над редакциями романа. Характерными “приметами” правки, ведущей к созданию следующей новой редакции, является стремление к лаконизму, избавлению от “излишних” подробностей, большей литературности и ясности языка. Так, писатель прибегает к замене слов (“ерунда” на “вздор”, “заметкой” на “припиской”, “плашкотный мост” на “плавучий мост”), сокращению предложений (“Подумать только… сколько потенциально благостного в людях, и как редко оно прорвется! А как прорвется, — сразу слетит эта фальшивая личина, так искажающая людей, и как всем делается легко!..” на “Вдуматься… сколько в людях хорошего, и как редко оно прорвется. А как прорвется, всем делается легко, будто праздник”).
Повествование от первого лица иногда уступает место повествованию от третьего: “Когда я постиг это…” (размышление Вейденгаммера о Промысле) — “Когда он постиг это…”. Подобная замена была вызвана желанием писателя дать наиболее объективную картину происходящих с героями событий. Шмелеву было необходимо “определить чудо” не только с точки зрения восторженного Вейденгаммера, прочувствовавшего на своем житейском опыте благость Промысла, но и с точки зрения окружающих его людей. Подтверждение духовного опыта Виктора Алексеевича жизненным опытом второстепенных персонажей (ямщик Арефа, Кузюмов, Караваев) призвано доказать бесспорность случившегося. С той же целью в позднейшую редакцию романа были включены слова ямщика Арефы о “проявлении” юродивой Настеньки, зафиксировано ощущение Праздника в душе Вейденгаммера во время народного Крестного хода. Мысль о предопределенности ясно звучит в эпизоде с разъяснениями Дариньки вопроса о петушином крике. Данный фрагмент был введен Шмелевым в редакцию 1946 года, о чем свидетельствуют письма Ильину от 5 и 18 января 1946 года.
В редакции 1944 года присутствует больше фактографического материала, исторических персонажей. Мы узнаем, что портрет госпожи Ютовой написан Н.И. Крамским. Кроме того, подробнее показаны (с указанием фамилий) второстепенные персонажи романа. Аграфена Матвеевна Думнова — домоправительница Ютова, а адвокат, выясняющий историю происхождения Дариньки, носил фамилию Брыкин. В рукописном варианте указывалось, что адвокат приходился двоюродным племянником Писемскому и был известен в юридических кругах. Согласно планам, изложенным в письмах к Бредиус-Субботиной, писатель намеревался ввести в текст встречу Дариньки с Тургеневым, упоминание о котором содержится в словах старика-бурмистра из Спасского.
На наш взгляд, Шмелев вывел из текста многочисленные имена и фамилии с целью увести повествование от исторической конкретики и сосредоточить внимание читателя на мыслях, рассуждениях Вейденгаммера. Во второй части романа писателю важнее показать внутреннее духовное изменение героя, нежели вписать его в конкретную культурную и историческую среду.
Стремление Шмелева сделать текст своего романа более лаконичным, подчинить художественные средства главной идее — созданию “духовного романа”, привело к тому, что за границами окончательного текста оказались интересные философские рассуждения художника Алеши Ютова о внутреннем лике цветов, близкие самому автору. Кроме того, Шмелев сокращает пространные размышления Виктора Алексеевича о “крылатых снах”, о страстности героини, а также исключает из окончательного варианта текста задушевную молитву — “беседу” Дариньки со Святителем.
Была изменена и первоначальная композиция второй части романа: разбивка на главы, их названия.
Окончательная редакция, включающая в себя 54 главы, оформилась в 1947 году. В письме Ильину от 19 мая 1947 года Шмелев указывал на характер правки: “Я их так препарировал, что главки по 250 строк и даже по 200, редко по 400 — две-четыре из 54-х!..”10 .
При этом общее количество глав возросло, так 14 первых глав чернового текста соответствуют 25 главам окончательного. В результате дробления появились главы с новыми названиями, а семь глав снова были переименованы. Так, глава XII “Мирное житие” становится XVIII главой “Жизнь жительствует”, глава XIII “Новое” была переименована и разбита на 4 главы. Шмелев уделял большое внимание названиям глав, он утверждал, что название помогает читателю “собраться, сосредоточиться, духовно сгуститься, вчитаться”, исходя из того, что “любой роман не только эстетика, а и — учитель-слово”. Отказ от названия главы “Новое” является примером подобной правки, отражающей отношение Шмелева к его творению. Под словом “новое”, как считал писатель, в народной среде понимается “все, что сбивает жизнь с естественного пути. Народ, инстинктом, боится “происшествий” и “событий”. Он любит “случаи”, “чудеса” — что не сбивает жизнь с хода, а еще лучше налаживает”11 . Поэтому название главы, повествующей о “вразумлении” Настеньки, было изменено с “Новое” на “Проявление”. Смысл заголовка к главе “Забытье” (в последствии распавшейся на 7 глав) Шмелев комментировал следующим образом: “под названием XV гл[авы] не разумей отрицательного: наоборот, это как бы восторг и “головокружение” — забытье”12 .
Отдельным изданием второй том вышел в 1948 году.
В читательской среде роман сразу приобрел большой успех. Номера газет с первыми главами расходились мгновенно. В письме Ильину от 5 января 1936 года Шмелев приводит свою “статистику” полученной корреспонденции: “насчитал по сие число 42 дамы, девицы, старушки… попы, монахи, офицеры”13 . Читатели (особенно читательницы) требовали дальнейшего развития сюжетной линии Даринька-Вагаев.
Восприятие романа критикой включало в себя диаметрально противоположные оценки, причем они касались самого существенного в книге.
“Шмелев… взял не идею, а саму основу жизни: веру и духовные проявления души человеческой. У него это вполне жизненно и последовательно… поэтому роман его “Пути Небесные” так и правдив, так близок к жизни. … В романе… выразилось во всей полноте настоящее христианское восприятие жизни и глубокая православная вера”, — писала Е. Охотина-Маевская14 . В то же время другие критики усматривали в книге сказочность сюжета, искусственность характеров. “Сладкой сказкой” назвал роман Г.В. Адамович, утверждавший, что “все искусство и все дарование художника направлено на то, чтобы создать мираж… Все будет, как бывает во сне, а не в жизни. Шмелев чувствует, что его герои не могли бы существовать в реальности и отодвигает их для иллюзии на полвека назад”. В замысле автора он усматривал “борьбу за прошлое”, за воскрешение “Святой Руси”15 , хотя именно эта книга Шмелева не давала к тому никаких поводов. Г.П. Струве полагал, что тема провиденциальности проведена с чрезмерным нажимом. К частным художественным заслугам автора он отнес лишь “прекрасные описательные страницы” и попытку обновления техники романа (в приемах ретроспекции)16 . Даже И.А. Ильин считал “Пути Небесные” стилистической неудачей своего любимого автора: “Я не знаю ни одного произведения у Шмелева, кроме разве “Путей небесных”, где бы он пытался… выговорить идею своего произведения в добавочном отвлеченно-умственном рассуждении… Этот долго вынашиваемый, начатый, но не оконченный большой роман стоит в ряду произведений Шмелева особняком. … К художеству примешивается проповедь, творческий акт включает в себя элементы преднамеренности и программы, созерцание осложняется наставлением”17 .
В письмах к И.А. Ильину Шмелев неоднократно говорит о том, что его захватило “чудо перерождения. Да, на моих глазах невер — стал вером, до… клобука! Это — действительность. Меня всегда мучил (и теперь, о, как еще!) этот таинственный процесс преображения. … Этот путь всегда меня пытал, нудил: приоткрой ход… познай хоть чуть-чуть, как это делается”18 .
Сам писатель считал, что его замысел был новым для отечественной словесности: “Во всей литературе и жизни я не нашел, как становятся верующими… рационалисты. Тут… благодать. Обращение рационалиста кипучего — где?! … Ах, какая это задача! И надо ее попытаться решить. И нельзя обойтись без … чуда! Но надо и “чудо” определить. Я не хочу “страха” и “несвободы””19 .
Многочисленные литературные реминисценции носят в романе не только характер знаков, но часто являются элементами творческой полемики. Шмелев считал, что русская литература не справилась с задачей показать преображение, воскресение человека.
Свою в известном смысле экспериментальную книгу автор называл “первым опытом православного романа”: “все должно быть вобрано в ткань эпического романа, духовного романа … Знаю: такое не удалось ни Достоевскому, ни Леонтьеву, ни Лескову, ни Гоголю”20 .
Анализируя устами Вейденгаммера жизненные ситуации и внутренне проживая их вместе с Даринькой, писатель находил Истину (не личную, а всеобщую) и радостно делился Ею с читателем. Процесс создания романа был длительным, одновременно интригующим как автора, так и читателей (особенно читательниц).
В соответствии с художественной задачей свое внимание Шмелев концентрирует на главном герое — Викторе Алексеевиче Вейденгаммере. Дается предыстория его жизни, его “прыжок” от “нравственного календаря” к новомодному нигилизму, в результате которого распалась его семья. В жизни героя оказываются связанными Небо и Земля, возвышенное и рациональное; не случайно астрономия и механика — любимые увлечения Виктора Алексеевича. И если на земле все поддается объяснению (в том числе и взаимоотношения мужчины и женщины), то поиск Источника небесных взаимодействий заводит Вейденгаммера в тупик. Сюжетная встреча с героиней, эмоционально одаренной натурой, далекой, казалось бы, от рассудочного Вейденгаммера, позволяет писателю заявить главную проблему произведения — воскресение человеческой души, причем не единичной, а каждой, и поэтому — всеобщей.
С главы “На перепутье” Шмелев, благодаря введению в повествовательную ткань образа Дариньки, начинает применять двойное освещение не только главного героя, но и окружающего мира. Возрождение Вейденгаммера мотивировано иначе, чем чудесное превращение, свойственное житиям, на традиции которых опирался в своем романе И.С. Шмелев. Именно любовь к Дариньке, а через нее к людям, заставляет Виктора Алексеевича принять “пути небесные”. Если бы превращение Вейденгаммера было мотивировано только его озарением в мартовскую ночь, читатель не поверил бы затем в уход героя в монастырь (события ненаписанного 3 тома романа), а последующее обогащение замысла воспринималось бы как искусственное.
Творческая история “Путей Небесных” свидетельствует о том, что первоначальный, довольно камерный, замысел на определенной стадии работы уступил место более широкой художественной концепции: “Начал писать — и попался. Увлекся. И стал искать идеал новой, чистой девушки-женщины. Главу за главой. А уже первые две были напечатаны! Я должен б[ыл] продолжать. И — бессознательно — нашел Вагаева, соблазны... и новый образ идеала”21 . В развитии любовной темы романа на первый план выступает сюжетная линия ищущей и мятущейся души юной Дариньки и обуревающих ее страстей — борьбы духа и плоти. Не случайно в письме к Ильину от 22 марта 1936 года Шмелев говорит о своем решении дать подзаголовок “Путям Небесным” — “Даринькин роман”22 .
Однако работа над книгой неожиданно оборвалась. В июне 1936 года умерла горячо любимая жена писателя, вдохновлявшая его на творческие и духовные искания, которой была посвящена первая часть романа. Шмелев прекращает работу над второй книгой “Путей” и безуспешно пытается найти “новую” героиню — центральный образ, к которому сходятся все сюжетные линии повествования. О том, в каком душевном состоянии находился писатель, свидетельствует отрывок из письма Ильину: “Роман — только начинает намекаться… Но у меня не станет силы — и не хватит времени — его продолжать и кончить. (Провинциальная жизнь, Оптина, старцы, чу-де-са… и — сколько испытаний). … Я расколот, я только отголосок бывшего”23 .
Только заочное знакомство с Ольгой Александровной Бредиус-Субботиной дало возможность Шмелеву вернуться к работе над романом. Бредиус-Субботина присутствовала на лекции Шмелева, которая состоялась вскоре после смерти жены писателя. И через три года после этой лекции, в день своего рождения, она написала письмо Ивану Сергеевичу — письмо чуткой читательницы, понимающей не только литературное творчество, но и душевное одиночество автора: “Сколько чудесных, прекрасных близких лиц суждено было Вам утратить из жизни, когда-то такой полной, богатой этими людьми. Если Вам покажется иногда, что Вы одиноки, то не думайте так! Вашим Духом живут много людей, Ваша Божия Искра затеплила у многих лампаду”24 .
Позднее Шмелев вспоминал: “И все это как бы предуказано нам было, предопределено. Этот день… девятого июня — двадцать седьмого мая 1939 года. Когда ты рыдала в день рождения твоего… И моя книга тут упала в твое сердце, и ты написала мне, одинокому, недавно вздыхавшему в тоске необоримой”25 .
Сходство имен (Ольга Александровна Шмелева — Ольга Александровна Субботина), духовное и даже внешнее сходство, постоянно подчеркиваемое писателем, позволило ему ввести в роман глубоко личную тему: “Ваши “Пути”, Вы влились в них. … Оля ушла… — она с теми “Путями” слита… — а с новыми — не порывая связи, — Вы, Вы вольетесь в мою Дари… возросшую…”26 . И уже в письме от 22 января 1942 г. писатель обращается к Ольге Александровне не только как к любимой женщине, но и как к прототипу героини: “Я написал тебя, тебя не зная, написал женщину-дитя, просветленную небесным светом, сквозящую этим светом, — и — все же, повинную греху, страстям… и — нетленную. Да, я счастлив, что предвосхитил тебя… нашел намек на тебя… и — нашел настоящую Тебя… Да, Дари осложнилась. Во мне. Она теперь живет во мне живою, полною несказанной прелести!”27 .
Состав действующих лиц и их характеристики уже определились, герои были связаны в интригу, когда Шмелев познакомился с Ольгой Александровной. Процесс, каким личные переживания переливались в поэтический образ, четко воссоздается при чтении переписки Шмелева и Бредиус-Субботиной. Ясно, что творческая история образа Дариньки и всей психологической схемы романа не может быть понята без ознакомления с прототипом героини — Бредиус-Субботиной, более того — их “встреча” становится важной вехой, поворотным пунктом в создании романа. Знакомство, переписка с О.А. Бредиус-Субботиной дали толчок творческому воображению и оформлению художественного вымысла.
В роман художественно преображенными вошли события личного плана. В редакцию 1944 года вписан случай с малиновкой, которую во время службы увидела Даринька — эпизод из жизни Бредиус-Субботиной. Стихотворные строки, которыми завершается роман — отрывок из поздравления Шмелевым Ольги Александровны с Днем ангела в июле 1946 года.
В целом Шмелев почти никогда не обращался к стихотворной форме (известны лишь несколько его стихотворений). Знакомство с О.А. Бредиус-Субботиной, ее письма о картинах жизни в Викенбурге28 , где она проживала в то время, навеяли писателю лирический образ, полный глубокого философского смысла. На наш взгляд, это послание выражает не только личное восхищение писателя любимой женщиной, но и отражает суть его мировосприятия.
Стихотворение Шмелева, схожее, на первый взгляд, по тематике и образному ряду с современными ему авторами (А.К. Толстым, И.А. Буниным и др.) — не заимствование и не подражание, а следование все той же собственной логике единого Пути, ведущего к духовному восхождению, через просветление зрения и слуха, всего строя души.
Постижение сути природной жизни ночного Викенбурга — результат созерцания, оно выражает самую сущность природного бытия. Сущность эта заключается в подчинении закону Любви; и закон этот состоит в том, что все рожденное Господней Волей, жаждет возвращения к своему первоисточнику — к Божиему лону. Каждая сотворенная Богом природная сущность: Млечный путь, тропка в поле, звезда, “прудочек” — все, рожденное Богом-Любовью, стремится вернуться к Нему.
Таков конечный вывод стихотворения. Таким предстает писателю видимый мир, полный божественной любви и красоты:
Анализируя редакции второго тома “Путей Небесных”, можно сделать вывод, что в ранней редакции романа 1944 года определились основные направления работы Шмелева: были продолжены сюжетные линии первого тома, особенно интенсивно разрабатывалась линия главной героини. “Надо было образно дать, как формировалась Даринька душевно-духовно, откуда в ней ее сила , ее обаяние, что влечет к ней и влияет на окружающих”29 — такую цель ставил перед собой писатель. Замысел, связанный с развитием отношений Дариньки и Вагаева, не был осуществлен, но упоминания о нем содержатся в тексте (о приезде Димы сообщает Кузюмов). На наш взгляд, реализация этой сюжетной линии вела к разрушению образа Дариньки и отходу от жанра “духовного романа” в сторону мелодраматизации повествования. Даринька доставила всего более затруднений автору и вызвала много недоумений у современников.
Г.В. Адамович сравнивает героиню “Путей Небесных” с Катериной из “Грозы”. По мнению рецензента, обе героини страстны в осознании долга, однако “Катерина пытается уйти оттуда, куда возвращается Даринька”30 . Героиня Шмелева остается верна, “вопреки сердечному влечению”31 , что не свойственно, как считает Адамович “новым женщинам”. Поэтому герои романа “не могли бы существовать в реальности” и отодвинуты для иллюзии на полвека назад. Подобной точки зрения придерживается и Г.П. Струве, писавший, что “ни самое Дариньку, ни ее отношение к Вейденгаммеру нельзя признать убедительным”32 . И.А. Ильин находил, что “мудрость (Дариньки) способна разочаровать даже и доверчивого читателя”33 . А в письме Шмелеву дополнял: “мыслительная беспомощность Дарии Ивановны и ее умственная неразвитость совсем не обеспечивают наличность духовного созерцания и поющего сердца. … Идеализация Дариньки суггестивно наводит на такие мысли”34 . По-видимому, он главным образом имел в виду усиление во втором томе романа агиографического начала и, ощутимое для читателя, умиление автора перед Даринькой. Таким образом, литературная критика находила образ героини неправдоподобным, сентиментальным.
Многое оставалось недосказанным и спорным, потому что до последнего времени литературоведам не была вполне ясна история создания образа главной героини, потому что и в сознании самого автора этот образ выкристаллизовывался с усилием и не был доведен до совершенной ясности. “Я в Дариньке пытался наметить идеал женственного... но она у меня лишь эмбрион... — ей расцветать приде[т]ся. Только не успею (да м. б. и не одолел бы!) ее “расцвести”. Она непохожа (знаю!) ни на какой женский образ во всех литературах.... но она, все еще, в завязи, еще не налилась”, — писал Шмелев своей корреспондентке35 .
Этика любви для Шмелева связана, прежде всего, со “свободой во Христе, в Духе”: “Католики, лютеране — те подошли бы с “правом” — римским — первые, и с “анализом” — вторые. Наши — сердцем, чего и Виктор Алексеевич не постиг, тогда. Я иду от веры, что Божий Завет растет, развивается по своему Закону, как все Божие живет. Только Тьма — мертва. Бог взращивает человека, творит вечно его живую душу, изволит, яко Всеблагой, поднять человека до Себя!”36 . По мере развертывания романа Вейденгаммер все глубже и сильнее воспринимает и принимает Дариньку как живое, реальное чудо — чудо самой жизни в ее противоречивой, но непобедимо прекрасной для человека цельности. “Он (Вагаев) как бы предвосхищал то самое, что я должен был понять первый — сообщал Виктор Алексеевич, — что я и понял, только гораздо позже. Он писал ей, что в ней, как ни в какой из женщин, кого он знал, кого любил… слиты два мира, в духе ее и чарующем облике: обычный земной, всем ясный, и — “замирный”, влекущий неразгаданною тайной. В “голубых” письмах всегда повторялись излюбленные слова — “божественное смотрит из ваших глаз”, “в вас, как ни в какой другой, особенно чувствуется то вечное, что уводит за эту жизнь”. Он писал, что слышит в ней “шепот небесной тайны”, что в ней постигает он “самое идеальное любви”, что она в этом мире “как во сне”, что истинная она — в другом, за-мирном, и в ней, через нее, он чувствует мир предвечный, откуда она пришла. Он говорил, что видит в ее глазах “тревогу пробужденья”. “В вас”, — писал он, — “великий отсвет того мира, о котором лермонтовский ангел пел в тихой песне, того небесного, предчувствуемого, о чем мечтает поэзия, что ищет философия, что знает одна религия… вы его драгоценный отблеск”37 . Даринька вбирает в себя все, что разлито в мире, его двойственную, противоречивую природу. Она не может быть только возвышенной, благородной — тем самым она лишилась бы своей живой полноты. “Ему (Виктору Алексеевичу) нравилось ее робкое смущение, вспыхивающий румянец, загоравшиеся глаза, не осветляющие, не кроткие, а вдруг опалявшие и прятавшиеся в ресницах”38 . Вместе с тем Даринька поднимается над плотью и ведет за собой героев.
Следует подчеркнуть, что в замысле романа убедительнее, чем в окончательном тексте, показана борьба героини с живущей в ее душе страстью. “В каждом — две сущности, известно это: душа и страсти. Отсюда — Дари, как проявление бунта в человеке, двух основ его. Кто победит? Это нерв “Путей Небесных””39 .
Среди заметок и планов продолжения “Путей Небесных” важен вариант, изложенный Шмелевым в письме к Ольге Александровне 25 октября 1941 года. Писатель предполагал показать дальнейшее развитие отношений Дариньки с ее “небесным супругом” — Вагаевым: ее грехопадение, рождение сына, смерть Димы и ребенка: ““Пути” не могут быть оскопленными. К концу только — повеет бесплодностью. Кульминационный пункт — зачатие. … Дари в этот момент вся истает, отдаст все, что было в ней земного”40 . Лишь в третьей части романа писателю виделось духовное обновление Виктора Алексеевича, Дари, а также атеиста-доктора Ловцова, чей образ лишь намечен в романе. Как видим, в письмах к О.А. Бредиус-Субботиной сам автор определяет “план”, архитектонику второго тома “Путей Небесных”, как он ее понимал. Каждая фраза ценна для исследователей, все заявления писателя должны быть приняты в расчет. Необходимо учитывать изначальные характеристики Вагаева и Дариньки, пересечения и столкновения их в замысле романа и вариантах его реализации.
Шмелев в романе “Пути Небесные”, в отличие от предшествующей традиции, отражающей возвышенное и чувственное как противоположные начала женской натуры, запечатленные в образах разных героинь, в образе Дариньки сводит вместе и примиряет духовное и плотское41 . Интерпретируя словами персонажей различные градации “красоты” своей героини, автор обращается к теме “совершенной красоты”, к пониманию женщины как воплощения красоты и чистоты. В таком двуедином смысле женщина была трактована уже в образе Анастасии Ляпуновой (“Неупиваемая чаша”): “Я дал ее почти без слов. Я дал Дух чистой женщины, мученицы”42 .
Как известно, в иконах изображается не портрет, а “светоносный лик” Святого, то есть лицо, отражающее идеальную святость. Описание лица Дариньки можно назвать “словесной иконой”: “Лицо ее показалось ему одухотворенным и бесконечно милым, чудесно-детским. Наивно-детски-полуоткрытый рот, устремленные ввысь глаза величали Угодника, славили восхищенно — “правило веры и образ кротости”. Он слышал эти слова, и “образ кротости” для него был ее образ кротости, чистоты, нежной и светлой ласки… в голубых клубах ладана, в свете паникадил, в пыланьи сотен свечей-налепок, в сверкающем золоте окладов, светлые юные глаза сияли светами неземными, и утончившееся лицо казалось иконным ликом, ожившим, очеловечившимся в восторженном моленьи. Не девушка, не юница, а… иная, преображенная, новая”43 (1, С. 42)
Можно с полным основанием утверждать, что в концепции романа, как она изначально представлялась автору, важнейшая роль отводилась Виктору Алексеевичу, пути его духовного восхождения. Новаторство, привнесенное в роман образом Дариньки, действительно не было понято и оценено современниками писателя. В то же время, психологические открытия, которые совершает Вейденгаммер, были мотивированы его встречей с Даринькой.
Зрелость и новизна художественной мысли романа — не в образах Виктора Алексеевича и Дариньки, взятых каждый по отдельности, но в их тесной взаимосвязи и широком спектре взаимоотношений.
Согласно замыслу романа, в художественном мире “Путей Небесных” Вейденгаммер и Дари — это равнозначная, равноценная диалектическая пара героев, каждый из которых не может существовать друг без друга. Переплетение, сочетание, взаимодействие двух повествовательных линий в романе является композиционным приемом построения романа от заглавия до последней фразы включительно. Оппозиция “временного” и “вечного”, отраженная в повествовательном параллелизме героев, определила и жанровое своеобразие “Путей Небесных”.