Значение образа юродивого в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов»
Тема данного выступления тесным образом связана с одной из актуальных проблем современного пушкиноведения — с вопросом о религиозности Пушкина и отражения его мировоззрения в художественном творчестве. Этот аспект имеет давнюю историю. В разное время в полемике по этому поводу участвовали биографы Пушкина, церковнослужители, литературоведы и философы.
В наше время спор разгорелся с новой силой, по-прежнему существуют два взгляда на проблему и два ряда аргументов. У обеих сторон есть сильные и уязвимые места. В одном лишь сходятся все: мировоззрение Пушкина менялось вместе с его взрослением и обстоятельствами жизни: период «яростного вольнодумства» сменялся периодом серьезного осмысления прошлого и настоящего, глубокого размышления над вопросами бытия, жизни и смерти.
Своеобразным рубежом, обозначившим изменение в мировоззрении поэта, стали годы, проведенные им в Михайловском (1824-1826 гг.). Михайловское творчество в полной мере отразило духовную эволюцию Пушкина.
Центральным произведением, созданным «в тиши деревенского уединения», стала трагедия «Борис Годунов», которую сам автор считал «наиболее зрелым плодом своего гения».
Митрополит Анастасий (Грибановский), опровергая нерелигиозность Пушкина, писал, что «наш великий поэт на вершинах своего творчества» был подлинно «религиозен, переживая какое-то особое, трепетное мистическое состояние, невольно передающееся каждому из нас при чтении его наиболее глубоких и проникновенных творений»1.
В прежние времена «Борис Годунов» изучался лишь в духе историзма, поэтому духовно-нравственное значение пьесы оставалось под спудом.
Наиболее важными в этом смысле являются образы монаха-летописца Пимена и Юродивого, которых традиционно считали «выразителями безошибочного нравственного чутья народа»2.
Особое место среди других персонажей пьесы принадлежит Юродивому — блаженному Николке. Исследователи не раз отмечали его обличительную роль, пророческую миссию в произведении3. Однако, много еще не прояснено в этом образе. В первую очередь, это связано с периодом известного «замалчивания» в истории нашего литературоведения, а также с утратой прежнего отношения к святым и святости и поверхностными знаниями о юродстве — об одном из самых трудных подвигов христианского благочестия.
Как известно, созданию трагедии предшествовало чтение и изучение Пушкиным «Карамзина да летописей» [XII, 211-212]4. В карамзинской «Истории государства Российского» его привлекло Смутное время рубежа XVI - XVII веков. «Злободневно, как свежая газета!» — отозвался Пушкин о Х и XI томах, вышедших в 1824 году [там же].
Впервые слово «юродивый» появилось в наброске плана будущей трагедии. Вот первая его часть:
«Год. в монастыре. Толки князей — вести — площадь, весть о избрании. [Год. Юродивый]. — Летописец. Отрепьев. — бегство Отрепьева». [VII, 289]
Главным источником сведений о подвиге юродства была «История» Карамзина. Так, сообщая о событиях 1588 г., в конце Х тома, историк писал: «Тогда же был в Москве юродивый, уважаемый за действительную или мнимую святость: с распущенными волосами ходя по улице нагой в жестокие морозы, он предсказывал бедствия и торжественно злословил Бориса; а Борис молчал и не смел сделать ему ни малейшего зла, опасаясь ли народа или веря святости сего человека»5.
Историограф при написании данной главы часто цитирует книгу Джайлса Флетчера «О государстве русском». В своем сочинении английский посол отмечал, что кроме монахов, русский народ особенно чтит юродивых, так как «блаженные, подобно пасквилям, указывают на недостатки знатных, о которых никто другой и говорить не смеет.» Флетчер запомнил Василия Блаженного, который «решился упрекнуть царя в жестокости»6. Значит, юродство в то время было довольно заметным явлением.
Карамзин после кратких сведений о московском юродивом, который «торжественно злословил Бориса», сообщает: «Уверяют, что современник Иоаннов, Василий Блаженный, подобно Николе Псковскому, не щадил Грозного и удивительною смелостью вопил на стогнах о жестоких делах его»7.
Следуя своему первоначальному замыслу, Пушкин не мог оставить без внимания эти факты. Перед ним оказалось три имени и образа юродивых: Иоанн, или Большой Колпак, Василий Блаженный и Никола Псковский.
Николай, Христа ради юродивый псковский, прозванный Салос, упоминался Карамзиным в IX томе «Истории», где говорилось о царствовании Ивана Грозного. Вероятно, Карамзину были известны сохранившиеся в народе предания об этом блаженном (их варианты он приводит в примечаниях). Житие же Николы Салоса (юродивого) в подробностях не известно.
В течение 1825 и 1826 годов Пушкин несколько раз бывал в Пскове. Не исключено, что во время поездок он посещал кремлевский Троицкий собор, где среди княжеских могил под скромной каменной плитой до сих пор покоится прах блаженного Николы8.
Местночтимым ростовским святым был и блаженный Иоанн, имя которого встречается в «Истории государства Российского». Сведения о нем в основном тексте скудны. Кое-какие подробности содержались в одном из авторских примечаний: «3 июня 1589 года скончался в Москве с именем Святого, Иоанн Юродивый, прозванный Большим Колпаком и Водоносцем. Он родился в Вологде, с юных лет изнурял себя постом и молитвою, носил на теле кресты с веригами железными, на голове тяжелый колпак, на пальцах многие кольца и перстни медные, а в руках деревянные четки». Легенда донесла эпизод обличения Иоанном сильных мира сего. Так, встречаясь с Борисом Годуновым, блаженный будто говорил вслух: «Умная голова, разбирай Божьи дела, Бог долго ждет, но больно бьет»9.
Работая над третьей частью своей трагедии, Пушкин решил непременно ввести в нее образ Юродивого. Он тщательно пытался найти дополнительные факты в «Четьих-Минеях», которые стали для него в Михайловском «настольной книгой»10. Поэтому в августе 1825 года он в письме В.А. Жуковскому просил: «<...> Нельзя ли мне доставить или жизнь Железного Колпака, или житие какого-нибудь юродивого. Я напрасно искал Василия Блаженного в Четьих-Минеях. — а мне бы очень нужно.» [XII, 211-212]. Так Большой Колпак юродивого Иоанна трансформировался в сознании Пушкина в Железный. (Хотя в «Иконописном Подлиннике» и на иконах блаженный изображался в одежде наподобие халата — »пуговицы до подолу» — с капюшоном — «колпак велик»)11.
В конце августа — начале сентября, приводя замечания Карамзина по поводу работы Пушкина над «Борисом Годуновым», П.А. Вяземский писал поэту : «Карамзин <...> хотел отыскать для тебя железный колпак <...> Житие Василия Блаженного напечатано особо <...> Карамзин говорит, что ты в колпаке немного найдешь пищи <...> Все юродивые похожи !» [ХШ, 224]
Получил ли Пушкин во время работы обещанное житие — осталось неизвестным. Другие источники не упоминаются. Только одно очевидно — Пушкин старательно ищет сведения, чтобы как можно глубже понять сущность подвига юродства (обратите внимание, что для Карамзина юродивые были важны больше как исторический факт своего времени — «в колпаке немного найдешь пищи»). Черновики свидетельствуют о кропотливой работе поэта над речью Юродивого (до четырех вариантов одной фразы).
В результате Юродивый в трагедии «Борис Годунов» оказался в «железном колпаке», да и имя его — Николка Железный Колпак — явилось соединением имен Николы Псковского и Иоанна Большого Колпака.
Он появляется только в одной сцене — «Площадь перед собором в Москве». Но именно эта сцена является кульминацией пьесы. Николка выходит на площадь в тот момент, когда в соборе произнесли анафему Гришке Отрепьеву, а убитому царевичу — вечную память. Авторская ремарка поясняет, что он — «в железной шапке, обвешаный веригами, окруженный мальчишками» (налицо — все внешние атрибуты юродства).
Юродивый в этой сцене напоминает безобидное малолетнее дитя: говорит о себе в третьем лице («Взяли мою копеечку; обижают Николку!»), плачет от обиды; поет песню, основанную на только ему понятных ассоциациях («Месяц светит,// Котенок плачет,// Юродивый, вставай,// Богу помолися!») [там же]. И в этом сказалось глубокое знание автором сущности юродства: детям и блаженным чужды лицемерие и расчет («Глупый да малый правду скажут»).
Юродивый у Пушкина выразил не только внешнюю сторону подвига юродства (вериги, железная шапка, соответствующее поведение), но и отразил, что наиболее важно, глубинную духовную его основу — прозорливость и беспристрастность к людям, сказывающиеся в обличении тайных грехов и явных беззаконий12.
Вот из собора выходит царь. Юродивый, продолжая плакать, жалуется ему: «Борис! Борис! Николку дети обижают». Одновременно жалоба на мальчишек превращается в обвинение самого Годунова в преступлении: «Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича».
О кровавом преступлении в Угличе говорят, но между собой, Воротынский и Шуйский в 1-й сцене; монах-летописец Пимен рассказывает об этом Григорию в келье Чудова монастыря («О страшное, невиданное горе! // Прогневали мы Бога, согрешили: // Владыкою себе цареубийцу // Мы нарекли»); народ же вообще верит, что царевич жив («Вечную память живому! Вот ужо им будет, безбожникам»). Только Борис, оставаясь наедине с самим собой, понимает причину того, почему нет покоя в его душе: «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста».
Одно из основных значений образа Юродивого в трагедии заключается в том, что слова Николки озвучили внутренний голос Годунова. А в этой ситуации никто, кроме блаженного, не смог бы стать таким грозным обличителем не только поступков (как у Карамзина), но и совести преступного властителя. Это не просто смелость или вызов в мирском понимании. Это — особенный дар свыше за трудность подвига.
Сохраняя внешнее спокойствие, Борис просит Николку помолиться за него, на что Юродивый уже вслед уходящему царю восклицает: «Нет, нет! Нельзя молиться за царя Ирода — Богородица не велит». [VII, 78] В последней фразе о царе Ироде проявилось не только обличительное начало юродства, но и его заступническая миссия. Николка Железный Колпак у Пушкина заступается за убиенного маленького царевича и как за законного наследника престола, и как просто за погубленное дитя. В связи с этим, по-видимому, не случайна замена фразы «Христос не велит» в черновике на беловое — «Богородица не велит». Богородица, Богоматерь, как известно, всегда была «Вечной заступницей» и воплощением святого материнства.
Юродивый в «Борисе Годунове» — вымышленный герой. Однако в короткий момент его появления в трагедии (в печатном тексте вся сцена — менее трех страниц) поражает не только точное отражение Пушкиным сущности этой формы христианского подвижничества, но и правдивого отношения к нему в обществе. Интересно, что мальчишки, окружавшие Николку, дразнят и смеются над ним («юродивый живет среди людей, терпя от них и поношения, и поругание, и побои»). Бояре, сопровождавшие царя, пытаются прогнать Юродивого, называя его «дураком». Старуха из народа заступается за «блаженного». Для царя Бориса он — «бедный Николка». Отметим, что между Годуновым и Юродивым завязывается только им понятный диалог: это иносказательный разговор грешника и «тайнозрителя, ясновидца». Поэтому так важен эпитет «бедный», адресованный Борисом Юродивому. (Ср. в черновике — обобщенно: «Юродивый» и «бедный Юродивый» [VII, 298]).
Пушкину необходим был этот своеобразный «перевернутый образ»13, чтобы осуществить не только цензурные и политические цели (какие прежде видели в нем) — «спрятаться под колпаком юродивого», но и цели духовно-нравственные. Именно в уста убогого Николки автор вложил одну из главных идей трагедии: власть, доставшаяся преступлением, чужда Богу и народу. Только Юродивый мог быть одновременно «одним из избранных, чьими устами Господь изрекает свою волю» и «выразителем безошибочного нравственного чутья народа». Это очень важный образ для Пушкина, так как впервые в его творчестве поступки исторических лиц оценивались с позиций религиозной нравственности. Суд истории оказывался Божьим Судом.
Пушкин точно понял, что в юродстве, говоря словами прот. В.Зеньковского, «сильна жажда утвердить и в отдельном человеке и в мире примат духовной правды», «от него веет подлинным религиозным вдохновением, перед которым склоняются все»14.
Образ Юродивого в «Борисе Годунове» стал настолько близок, что во многих житиях и иконах XIX века Иоанну Московскому (Большому Колпаку) приписывался «большой железный колпак». Один из исследователей писал: «Поэтическая вольность Пушкина вошла в исторические исследования о блаж. Иоанне. Тут стали говорить о его железном колпаке, добавляя, что этот колпак утрачен из собора в 1812 году»15.
Таким образом, пребывание в Михайловском оказалось плодотворным не только для Пушкина-поэта, но и спасительным для него как человека (Ю.М. Лотман). В душе поэта протекал глубинный духовный процесс («Духовной жаждою томим...»). Откровением духовного пути, вероятно, и стал для Пушкина в Михайловском Николка Железный Колпак — исторически и художественно осмысленный образ юродивого Древней Руси.
Ольга Ивановна ПОЗДНЯКОВА,
кандидат филологических наук,
старший преподаватель кафедры литературы МарГПИ
Примечания