Церковнославянский язык и русская культура

Российский язык в полной силе, красоте и богатстве переменам и упадку не подвержен утвердитися, коль долго Церковь Российская славословием Божиим на славенском языке украшаться будет.

М.В. Ломоносов

Как известно, святые равноапостольные Кирилл и Мефодий явились создателями совершенно нового языка для передачи греческого текста Священного Писания и греческого богослужения. На каком материале создавался этот язык? Чтобы понять это, мы должны обратиться к той ситуации, которая была в самой Греческой Церкви при Кирилле и Мефодии.

В Греческой Церкви существовал богослужебный литературный язык, который был языком всей византийской культуры. Он сложился очень давно, еще за несколько веков до Р.X. (и именно на нем было составлено наше богослужение). Ко времени святых Кирилла и Мефодия, когда прошло почти уже полтора тысячелетия со времени его возникновения, народный разговорный язык уже очень далеко отошел от литературного, и в Византийской Империи давно существовала ситуация двуязычия. С одной стороны, был язык разговорный, народный, на котором могли говорить иногда даже образованные и знатные люди у себя дома, в быту. С другой стороны, существовал язык литературный, который сложился при Платоне и Александре Македонском. Это был язык не только всей светской литературы, но и живого церковного слова, церковной проповеди. О богослужении и говорить нечего: оно свершалось только на этом языке.

Святая Православная Церковь указывает нам на то, что новый язык был действительно создан, а не заимствован, в следующих богослужебных текстах: “Киими духовными песньми возвеличим вас, о преблаженнии учителие, ради спасения людей Словенских апостольски подвизавшияся, и в просвещении их светом Боговедения добре потрудившияся, к нему же дверь затворенная, вами письмен Словенских изобретением отверзеся нам; в нюже входяще таинство благовестия Христова разумеваем, и приемлем от Христа Бога мир и велию милость”1. “Закон благодати наказателя стяжав себе, святителю Мефодие, тем убо святым буквам был еси премудр устроитель и предал еси своим людем и стаду учение их, имиже чтущии и поучающиися в святых книгах благословят Господа. Блажим тя достойно”2.

Святые Кирилл и Мефодий, имея перед глазами это греческое двуязычие, должны были сделать определенный выбор, создавая новый язык. Они должны были выбирать, ориентироваться ли им на принцип народного, разговорного языка, или на принцип языка литературного. Какой же выбор они сделали? Тот язык, который они создали, — это очень точное воспроизведение греческого литературного языка. Об этом говорит и великое изобилие слов греческого языка в славянском языке, об этом говорят и синтаксические обороты. Святые Кирилл и Мефодий в точности воспроизвели синтаксические принципы греческого литературного языка, в то время как синтаксис народного греческого языка никак не отразился в их переводах.

С самого начала создатели нашего церковного языка стремились сделать его совершенно особым языком, резко и принципиально отличным от разговорного. В этом они были верными детьми своей Церкви. Греческая Церковь, надо сказать, до нашего времени верна своему литургическому языку. Она претерпела многие исторические катастрофы. Одной из самых страшных, например, было падение Константинополя в середине XV века. После этого произошло резкое снижение уровня образованности, потому что турки не разрешали никаких греческих школ,— ни высших, ни даже самых элементарных. Под влиянием этой катастрофы, Греческой Церкви пришлось отказаться от древнегреческого языка в одной сфере — в сфере церковной проповеди. Но и только! Потому что и богослужение, и чтение Священного Писания на богослужении — все это по-прежнему совершается на древнегреческом языке, которому теперь уже больше двух тысяч лет.

И здесь Русская Церковь, аналогично с Греческой Церковью, также хранит свою языковую традицию. В этой традиции соединяются века и тысячелетия, в ней соединяются все православные славянские народы: и болгары, и сербы, и православные в Восточной Словакии — все они, так же, как и русский народ, пользуются одним и тем же церковнославянским языком. “Богослужение — это достояние не одного поколения, и церковнославянский язык как объединяет народы, так и соединяет нас с минувшими поколениями вплоть до начала христианства в славянских странах, вплоть до времен святых Кирилла и Мефодия”3.

Славянский язык — это лоза, а русский литературный язык есть ветвь, привитая к лозе; эта ветвь дала обильные плоды древней и новой (классической) русской литературы. Велик и могуч язык русской литературы, но не надо забывать, что велик и могуч он благодаря своему корню. Великий русский ученый М.В. Ломоносов, наверное, первым всерьез задумался над ролью славянского языка в русской культуре. В знаменитом Предисловии “О пользе книг церковных в российском языке” он оценивает эту роль как весьма благодетельную: благодаря славянскому языку было обеспечено единство русского языка и русской культуры. Во-первых, славянский язык замедлил процессы диалектной дифференциации русского языка, благодаря чему “Народ Российский, по великому пространству обитающий, невзирая на дальнее расстояние, говорит повсюду вразумительным друг другу языком в городах и селах”. Во-вторых, славянский язык замедлил процессы исторического развития русского языка, благодаря чему “Российский язык от Владимира до нынешняго веку, больше семи сот лет, не столько отменился, чтобы стараго разуметь не можно было”4.

Славянский язык есть историческая память русской культуры, он объединяет поколения верующих в одной молитве, воспитывает чувство Родины. Однако в нынешнее время Русская Православная Церковь, как носитель славянского языка, обвиняется в том, что язык богослужения будто бы настолько устарел, стал архаичным, настолько не воспринимается слушающими, что и само богослужение уже не может питать верующих. И не следует ли в связи с этим перевести все богослужебные книги на современные языки? Такие попытки уже предпринимались в России и в других странах. Но, вполне очевидно, что нельзя приносить священную жертву Богу с теми же словами и с тем же обыденным настроем, с каким мы ходим в магазин или на стадион.

За сохранение церковнославянского языка при богослужении говорят особенности этого языка, отличающие его от нынешнего разговорного и литературного языка. Эти особенности придают ему некую величавость и возвышенность, при которой в нем находят наиболее удобное выражение те священные чувства и молитвенные излияния, для каких дается место при богослужении. “Переведите на простую русскую речь славянские песнопения и молитвы, — говорил еще в прошлом веке профессор Киевской Духовной Академии В. Певницкий, — и послышится другой тон, значительно ослабеет то святое впечатление, какое способна произвести молитва или песнь, возглашаемая на славянском языке. Впечатление от славянской речи, питающее чувство благоговения, возникает не от того только, что мы привыкли слышать и произносить с детства. В строе славянской речи, в сравнительном богатстве фонетики, сохранившейся в славянском языке, есть выгодные стороны, которые заставляют дорожить им и при которых он производит действие на душу более внушительное, чем наш современный язык”5.

Славянскому языку, как и другим древним языкам, присуща особая динамическая структура: он лучше передает пульс религиозной жизни, глубже выражает молитвенные чувства, по сравнению с современными языками. Древние языки более подходят к цельному синтетическому восприятию, новые языки — к аналитическому, дробному; древние — к созерцанию, новые — к логизированию; древние языки полны энергии и эмоций, новые — в сравнении с ними — носят рационалистический, описательный характер. Древние языки имеют большую возможность соприкоснуться с глубиной явлений, сделать человека участником событий, современные — изложить события в определенной системе и дать их анализ. Сравнивая логическую и грамматическую ткань древних и новых языков, мы видим, что их грамматический строй отличается большим многообразием, пластичностью и совершенством. “Экспрессивность глагольных форм, лаконизм и динамика синтаксических структур, этимологическая глубина лексики создают неповторимую выразительность и особую красоту славянского языка, и эти его возможности позволяют выразить в богослужебных текстах многоплановость событий, объединить различные хронологические периоды в единые смысловые циклы — как бы преодолев линейную протяженность времени, проявить и усилить подтекст каждого предложения. Лаконизм, внутренняя чеканность и в то же время как бы внешняя незавершенность и обрывистость предложений, часто без последовательных переходов от одного предмета к другому, наделяют смысловые паузы эмоциональным содержанием, подчеркивая, что богослужебный текст — это не монолог, а диалог, таинственная беседа души с Богом, что в священных событиях присутствует как их постоянный субъект личность каждого молящегося. Говоря образно, динамика древних языков созвучна динамике света, и богослужение — это симфония из лучей Божественных энергий”6.

Одним словом, древние языки более приспособлены для выражения явлений и динамики духовной жизни. Это главная причина сохранения их в богослужении. Кроме того, существуют и трудности самого перевода. Богослужебные тексты — это шедевры священной поэзии особого типа и порядка. Для их перевода переводчик должен иметь живую веру, церковность и религиозную интуицию, которая дала бы возможность почувствовать, пережить, оценить каждую фразу и слово переводимого текста. Петербургский Митрополит Гавриил и Московский митрополит Филарет, руководившие работами по переводу святоотеческих произведений с греческого языка на славянский и русский, считали нужным давать рукописи переводов для проверки простым старцам-монахам, которые не знали греческого языка, но, обладая общностью внутреннего духовного опыта с древними писателями-подвижниками и находясь с ними, так сказать, на одной духовной волне, интуитивно чувствовали всякую фальшь и ошибку перевода7.

Нельзя сказать, что Русская Церковь не делала никаких попыток модернизации литургического языка. В начале XX века Святейший Синод создал комиссию для редактирования богослужебных книг, которую возглавил архиепископ Сергий (Страгородский), будущий Патриарх. Плодом трудов этой комиссии было несколько основных литургических книг, язык которых заметно русифицирован. Но народ церковный, вместо того чтобы с радостью ухватиться за эти “более понятные” книги, дружно отверг их, предпочитая старые. И когда Московская Патриархия получила в 70-х гг. возможность переиздавать богослужебные книги, новые издания стали воспроизводить старую редакцию XVII века, а не версию начала ХХ-го.

После Октябрьской революции церковнославянский язык перестал быть предметом школьного обучения. Выросли поколения, не знающие этого языка. И тут стало ясно, что язык — не просто средство человеческого общения, пусть и важнейшее. Стало ясно, что он — среда Богообщения. Уничтожение этой среды было составным элементом общего диавольского замысла, включавшего в себя уничтожение икон, разрушение храмов, то есть всего того, посредством чего православный христианин привык общаться с Богом. Когда эта среда была уничтожена, то оказалось, что у людей, особенно у детей, не оказалось, так сказать, “органа” для восприятия Божественных энергий, наступила глухота к духовному, среди мирского словесного шума глас Божий просто нечем было услышать.

Отсечение славянского языка изменило языковую ситуацию в целом: исчез священный язык — и изменилась иерархия языковых ценностей, сместились все акценты и пропорции. То, что раньше гнездилось в языковом подполье и боялось выйти на свет, теперь нагло лезет в глаза и уши: нет священного — и нечего больше стыдиться. Примеры этого бесовского разгула у всех на виду и на слуху: омерзительная матерная брань стала обычным явлением не только на улице, но и в литературе. Самое главное и самое ужасное заключается в том, что эта брань, сальный юмор, похабные анекдоты, всевозможные жаргоны, насмешки над всем и вся — все это стремится стать нормой языкового употребления. Время от времени ревнители чистоты русского языка пытаются бороться с этой языковой грязью, но почти всегда безуспешно: ветвь, отсеченная от лозы, хиреет и дичает. Вместо ”великого и могучего русского языка” у нас постепенно образовался убогий “совковый” новояз, шедеврами которого можно “наслаждаться”, открывая номера некоторых периодических изданий (например, газет “Московский комсомолец”, “Совершенно секретно” и др.).

Борьба, именно борьба за отмену церковнославянского языка впервые была начата так называемой “обновленческой церковью”, создание которой было инспирировано большевиками в противовес Православной Церкви — для церковного раскола в Православии. Характерна формулировка в резолюции, принятой “обновленцами” на съезде Союза “Церковное возрождение” в 1924 году: “Переход на русский язык богослужения признать чрезвычайно ценным и важным приобретением культовой реформы и неуклонно проводить его, как могучее оружие раскрепощения верующей массы от могущества слов и отогнания суеверного раболепства перед формулой. Живой родной и всем общий язык один дает разумность, смысл, свежесть религиозному чувству, понижая цену и делая совсем ненужным в молитве посредника, переводчика, спеца, чародея”8. Как видим, здесь священник, конечно же, лучше паствы знающий богослужение, кощунственно приравнивается к магу. И хотя авторы резолюции выступают против могущества слов, именно словесный характер их текста выдает руку редактора-безбожника, презирающего жизнь Церкви.

А между тем, для того чтобы понимать церковнославянский язык, особых усилий не требуется. Он очень близок к русскому языку (языку Пушкина) и основы его понять нетрудно. Если мы дальше пойдем по пути упрощенчества, то надо будет, например, заменить священству их торжественное облачение на пиджаки и джинсы, что давно уже сделано у сектантов. Многое в богослужебных текстах нашего времени было переработано позже эпохи святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Последняя редакция была сделана в XVIII веке. Но все эти редакции совершались на все том же церковнославянском языке, без утраты его ритмического, образного, звукового строя, без принижения высоты звучания церковного слова.

Совершенно очевидно, что ничего равного церковным текстам наши реформаторы создать не способны. Достаточно вслушаться в синодальный перевод Священного Писания с церковнославянского на русский, сделанный в прошлом веке людьми учеными и высококультурными. Этот перевод не сравним по звучанию с языком церковного богослужения, он и не употребляется в храме. Он удобен для нашего домашнего изучения Библии; но комнаты и квартиры, сколько бы мы в них ни молились, не являются домами Бога, ибо дом Божий — храм. Туда призывает нас колокол на соборное богослужение. В храме присутствует Небесная Церковь; только там мы вступаем с Нею в общение — там через таинства мы ведем с Нею разговор, по выражению Дмитрия Мамонова, “на духовно прекрасном языке высокого строя”9.

В заключение хотелось бы добавить, что для сохранения уникальных качеств русского литературного языка необходимо восстановить преподавание церковнославянского языка как учебного и научного предмета, создать условия для его постоянного внедрения в различные учебные заведения.

Алексей Леонидович МИХАЙЛОВ,
Сотрудник отдела Религиозного образования и катехизации

Йошкар-Олинской епархии


Примечания

1. Четвертая стихира на “Господи воззвах”; служба святым равноапостольным Кириллу и Мефодию 11 мая. (вернуться к тексту)
2. Первая стихира на “Господи воззвах”; служба преподобному Мефодию 6 апреля. (вернуться к тексту)
3. Асмус В., прот. О церковнославянском языке // Современное обновленчество — протестантизм Восточного обряда. М.: Одигитрия, 1996. С. 132–133. (вернуться к тексту)
4. Цит. по статье: Камчатнов А. Сакральный славянский язык в церкви и культуре // Современное обновленчество. С. 134. (вернуться к тексту)
5. Певницкий В. Ф. Из статьи “О церковно-богослужебном языке” // Церковные ведомости. 1908. № 26–28. С. 1219, 1268–1269, 1318. (вернуться к тексту)
6. Архимандрит Рафаил (Карелин). Значение славянского языка для Православного богослужения // Сети “обновленного православия”. М.: Русский вестник, 1995. С. 88. (вернуться к тексту)
8. Журнал Московской Патриархии. 1994. № 2. С. 80. (вернуться к тексту)
9. Мамонов Д. О языке богослужения // Современное обновленчество... С. 139. (вернуться к тексту)